А наутро выпал снег… С Рождеством Христовым!

494
0

Единственный человек, которого я хотел бы сделать инвалидом в своей жизни — это Саид. Бомжара, алкоголик, наркоман, ублюдок и садист. При штурме Бамута ему прострелили голень. Потом он четыре месяца лечился. Потом четыре месяца был в отпуске по ранению. Потом приехал увольняться.
Хотел, чтобы я ему берец целовал.

— Целуй берец, Длинный! — это когда он положил меня со своими шестерками отжиматься в каптерке и бил здоровой ногой в подкованном берце по затылку, а вторую, раненную, подставлял, чтобы я слизывал гуталин ему с берцев.

— Кому Саид, а кому Олег Александрович, — говорит. — Скажи: «Олег Александрович!»

Два зуба мне раскрошил. Потом хотел мне руку прострелить шомполом, заряженным в ствол с холостым патроном. Они меня валдохали тогда всей ротой в сортире. Человек двенадцать. До потолка стены кровью забрызгали, умельцы. Моей.

«Длинный, вытяни руку!»
«Ага. Щаз.»

Потом вышибли мной окно. Татарин Ильяс вертушкой с ноги в грудь ударил. Я отлетел. Вышиб окно. Вместе с рамой. На втором этаже расположения роты связи и разведроты казармы Четыреста двадцать девятого имени Кубанского казачества, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого мотострелкового полка. Или «Моздок-7″ в просторечье.
Мне повезло — упал не на ту сторону, не наружу, а внутрь казармы. Успел зацепиться руками за стены.

— А давай его опустим? — это Саид.»

Вместе со мной упал осколок стекла размером с полметра — хороший такой, острый, закривленный, в виде сабли. Очень удобный.
Я обмотал кисть рукавом кителя и зажал этот кусок стекла в руке.
Луна светила. Блестела на острых гранях этого осколка. Этот блеск помню до сих пор. Как фотография в голове осталось — резанная грань, луна, я в кровавой юшке на полу, бухая, удолбанная героином, полученным за проданные чеченцам на Кирзаче две «Мухи» разведрота надо мной, Саид, стряхивающий пепел мне на лицо.

Сжал осколок в руке. Подобрался. Подтянул ноги — к прыжку.
Взгляд перестал прятать. Как-то фиолетово все стало. Перелом в голове произошел какой-то.

«Ну, давай. Подходи.»

— Не, не будем его опускать. Марганцовки нету, — Саид.
Очередной раз пепел мне на лицо стряхнул. Пепел, кстати, горячий. Не остывает. Больно.
Помню, даже расстроился. Так все к развязке хорошо шло.
Да ладно. Да брось ты. Давай. Давай! Попробуй. Подходи. Олег Александрович, блин. Так кусок хорошо в руку лег…
Он понял все. По глазам моим прочитал.
Ушли.

Встал, умылся. Ушел в степь. Я тогда несколько месяцев под кустом жил. Под кустом, в шишиге, в Моздоке, на остановке, у тети Люси, в автопарке, у летчиков. Летчиков не понимал. Ну ладно мы, пехота, срочники, рабы, у нас и так и так два года срока выписано, но вам-то, мужики, офицеры, зачем все это надо? Война эта вам зачем? Увольняйтесь! Пошлите все этого г.вно к черту! Домой почему не едете? Нормальный человек по своей воле здесь быть не может.

Не понимал.

В полк приходил только на обед. Становился в очередь к чужой роте и проходил в столовую. Иногда. Когда везло и считали плохо. Или жалели. Бывало и такое.

А когда считали хорошо и не жалели, не проходил. Отсекали: это не наш.

Тогда начальник столовой, армянин, но почему-то с казацкой фамилией Петин, бил стеком или палкой по заднице и гнал пинками. Он всегда со стеком или палкой у входа в столовую стоял.

Со стеком — лучше. Не так больно. Гематомы не оставляет.

Палки Петин выстрагивал себе специально. Проверял соответствие количества заявленных ртов и выписанной жратвы. Но — поразительно! — не воровал. Удивительное дело. За полгода армии котлеты я впервые увидел именно в Моздоке, у Петина.

Он даже кормил сам, если с ним поговорить. Хороший мужик был. Просто работа у него такая собачья. Поваров и проголодов гонять.
Если Петин гнал палкой из строя, шел клянчить хлеб к поварихам в летную столовую. Или побираться в город. Или магнитолы воровать. Помню один желтый «Москвич-412» Вдвоем с Зюзиком его вскрыли. Магнитолу продали там же, на Кирзаче. Хотя можно было и Греку сдать. Был такой строитель у нас в полку, в подсобках они жили, скупал все ворованное, от ТНВД до гранатометов. Действительно грек по национальности. Те две «Мухи», которые на мне до сих пор висят и которые разведчики и променяли потом на водяру и героин на Кирзаче, они сначала пытались сдать Греку. Но в цене что-то не сошлись. Тот тоже дело свое знал.

Саид говорил, что часто бывает на Таганке. На Хиве. Около «Закарпатских узоров». Ресторан тогда такой был. Где братва гуляла. Через неделю там кого-нибудь стреляли или взрывали стабильно. На местном языке — «шайба». Из-за формы — круглый. Называл детали, которые постороннему человеку знать было нельзя.

На Хиве я учился. Школа располагалась метрах в семистах от «шайбы». А жил чуть дальше. За Птичьим рынком.
После дембеля, возвращаясь домой мимо «шайбы», я лет десять каждый раз искал глазами в толпе Саида.
Слава богу — не нашел. Убил бы.

Не знаю, к чему все это вспомнил. Так, Рождество. Три часа ночи. Бессонница. Запах соляры в холодном мокром воздухе. Белые жирные хлопья. Снег. Во вторую войну снег тоже выпал только шестого января.

С Рождеством Христовым.

Аркадий Бабченко, военный журналист

Оригинал текста был опубликован здесь

Комментарии

Будьте первым, кто оставит комментарий